сейчас было то самое время, когда этого самого времени не было. середина июня. экзамены.
честно говоря, я и не думала, что будет так сложно уже на втором курсе. ведь первый я окончила без особых проблем. проблемой было лишь то, что меня внезапно захотели выкинуть из страны. но это мы относительно быстро решили и мне удалось здесь остаться. пусть и с условиями, которым я поначалу была не очень рада. хотя, чего греха таить, условия жизни здесь меня никогда не прельщали. только сейчас все стало налаживаться.
в этом году дело обстояло немного сложнее, чем какие-то там документы и прочая чепуха посредственной важности. сейчас у меня постоянно болело тело, руки не слушались и не позволяли мне нормально играть. то и дело кидало то в жар, то в холод. я уже сама себя раздражала своими капризами и прихотями. а еще от всего воротила нос. да и настроение менялось как погода в москве. сейчас светит солнце и кажется, что на улице тепло. но уже через минуту может пойти снег и небо затянет тучами.
доктор говорил, что это всего лишь токсикоз. неделе к 12 он должен пройти. доктор говорил, что ничего страшного не будет, все еще не так плохо. я ему верила. ждать оставалось лишь несколько недель.
мерзопакостная жара осела на город. от нее негде было спрятаться. как назло на экзамен надо было прийти в черном платье. преподаватель говорил, что нам следует привыкать к такой одежде. оркестранты всегда сидят в черном. от этого голова стала болеть сильнее. руки ужасно потели, и мне даже казалось, что я могу уронить виолончель. сейчас она казалась очень тяжелой, хотя весила не больше восьми килограмм. да и кирен никак не мог мне помочь. как всегда, его работа вырывала его из жизни на неделю, а то и больше. я уже давно перестала считать на сколько он там задерживается. кирен велел не лезть в его дела, не задавать лишних вопросов. я не лезла. не задавала. тем более он звонил почти каждый день. то перед сном, то с утра. я даже не могла допустить такой мысли, чтобы на него разозлиться.
вставать совсем не хотелось, мне казалось, что я умру, как только встану. с меня сошло уже даже больше, чем семь потов, и это только расстраивало. я даже на вид казалась себе высушенной и измученной. сильно тошнило и было очень больно. голова передавала привет всему остальному телу, и будто бы в каждом сантиметре внутри меня что-то сильно стучало, и режущей болью просилось наружу. я не могла ни есть, ни пить. руки тряслись, не желая ничего держать. мне казалось, что я действительно умираю. нехотя я пыталась впихнуть в себя овсянку, хотя почти сразу меня потянуло ее вернуть нашему светлому и грешному миру. так что мне пришлось лишь скромно выпить недавно сваренный ягодный компот, который не просился наружу из всего разнообразия продуктов, что оставил мне тут кирен на неделю, /пусть и продуктов тут было скорее на год/.
я плакала как последняя мразь, просто не понимая, что со мной происходит. мне было одиноко, что я никому не могу пожаловаться, и я очень переживала за сегодняшний экзамен. фуга, ноктюрн, этюд и соната сами себя не сыграют. смотря на свои пальцы, которые уже давно просили внимания и маникюра, я надеялась лишь на них и слезно клялась себе их отблагодарить. потому как играть мне сегодня придется ими, а не головой и ушами. я уже заранее расстроилась и настроилась получить удовлетворительную оценку, но никак не больше. и я ненавидела себя за это. никогда не считала себя настолько слабой, чтобы быть недостойной даже четверки. но сейчас мне было плевать.
звонит телефон, я отвечаю. снова плачу. боль поднималась все выше к ребрам, будто бы мне распарывали живот. я пыталась дышать. пыталась успокоиться. пыталась не показывать, что мне плохо. я не хотела, чтобы он переживал еще и за меня. у него нервная работа. но только услышав его голос, мне стало легче. я улыбалась впервые за этот день. он отвлекал меня от всей этой противной жизни своими разговорами, вселял надежду, что все будет хорошо. но мне уже пора было уходить. я неторопливо собиралась, стараясь взять с собой как можно меньше вещей, чтобы не нагружать спину. хотя чего только стоила виолончель.
взяв с собой бутылку компота, я подошла к зеркалу, завязывая волосы повыше, чтобы они мне не мешали, и только тогда попрощалась с киреном. я осеклась, потому как забыла задать очень важный вопрос. "когда ты вернешься?" - но на том конце уже слышались короткие телефонные гудки.
снова мне стало грустно, но больше живот не болел с той нестерпимой силой. я понимала, что либо я иду и сдаю все сейчас, либо никогда. глубоко вдохнув, вышла на улицу.
обжигающее солнце проедало кожу, и меня вновь начало тошнить. я старалась идти в тени. хорошо хоть в парке это сделать не так сложно. но ветра не было, ни холодного, ни теплого. и мне казалось, что жизнь тут остановилась. будто один из самых больших городов этого мира превратился в пустыню. не было людей. не было животных. был лишь зной. даже утки, постоянно плескавшиеся в пруду, сегодня сидели где-то не здесь. уже на подходе к академии, у меня начала кружиться голова. и я все сваливала на жару. от нее действительно и пошли все проблемы. сильная тошнота и невыносимые боли. все началось, когда солнце захватило этот город. войдя в здание, я первым делом пошла умываться. мне стало немножечко легче. хотя-бы перестало тошнить. и этим надо было пользоваться.
на экзамене я попросилась быть первой. обычно, никто не хочет быть первым, потому как волнение и страх постоянно надо сначала немного в себе усмирить. я же понимала, что если буду не первая, то ничего не смогу сдать. мой организм снова начнет против меня войну. да и так такового волнения у меня не было. я уже настроилась на плохой результат и заранее предвидела эти насмешки, со стороны однокурсников, мол, довыпендривалась, первая пошла сдавать на своих понтах. но мне было плевать. мне не хотелось ни ждать, ни разговаривать с ними. у меня было лишь желание поскорее избавиться от обязанности что-то сдавать.
с завершением третьего произведения председатель комиссии встает, и говорит "достаточно". остальные его поддерживают, в один голос повторяя, что все хорошо, и ни у кого не возникает сомнений по поводу уровня моей работы. я лишь с облегчением выдыхаю и улыбаюсь. хоть одним грузом меньше. поблагодарив всех, я быстро собираюсь валить, не желая оставаться в этом месте больше ни минуты.
мистер патерлини вскакивает со своего места и подходит ко мне, предлагая свою помощь. мы выходим из зала. он не скупится в комментариях к моей игре. хвалит еще и себя, что так хорошо меня обучил. я лишь улыбаюсь. хочется уже поскорее домой. прилечь и оставить этот день доживать себя самому.
- "кася, ты чего такая бледная. давай. расслабься. мы сдали." - он улыбается и радостно восклицает. но тут его радость меняется на волнение. - "или тебе нехорошо?" - тут уже меня касается обеспокоенный взгляд. но я вру, что все отлично, просто переволновалась. - "может, тебя проводить? ты совсем неважно выглядишь." - мы выходим из консерватории. под палящим солнцем мне стало еще хуже. я прошу остановиться. глубоко дышу. он быстро берет меня за плечо, и забирает со спины виолончель. в глазах начинает темнеть, но стоит мне немного свыкнуться в температурой, как я постепенно прихожу в себя. я поднимаю глаза на преподавателя и снова улыбаюсь, но все же прошу его меня проводить. хорошо хоть жила я не так далеко, и мне не было очень стыдно просить об этом своего учителя. хорошо хоть понимала, что лучше меня немного помучает совесть, чем оказаться в неожиданное время в неожиданном месте. а то я могла уже совсем разлениться и лечь где-нибудь под кустом в парке. а такие перспективы меня вовсе не радовали.

мистер патерлини берет кати под руку, от чего ей вмиг становится неуютно. но она понимала, что он приметил шаткую походку своей ученицы и не хотел, чтобы та внезапно оказалась на земле. он продолжал говорить с кати, пытаясь поддерживать ее внимание и заинтересованность, и при виде ближайшей тени сразу потащил ее туда. она чувствовала себя вареной макарониной, потому ей уже становилось безразлично - кто и куда ее ведет. правда совсем скоро преподаватель остановился, и начал снимать с себя виолончель. они только вышли за территорию академии, так что кати немного напряглась. это такие манеры провожания в этой вашей европе? а мистер патерлини, заметив взгляд кати, сразу обратил ее внимание на мужа, который непонятно как тут объявился и быстрым шагом подходил к ним.
кати сразу вся засветилась. она так не хотела делиться сейчас вниманием кирена с преподавателем специальности, и ей хотелось уже точно как можно скорее оказаться дома. а когда кирен начал щеголять своими руками по ее телу, она так и вовсе вся засмущалась, пытаясь его остановить. не на улице же. и преподаватель тут не растерялся. заметив смущение кати, он, хитро улыбаясь, протягивает инструмент кирену и быстро, пока муж не видит, занятый отправкой виолончели на спину, подмигивает ей. а кати только опускает глаза. на такие темы разговаривать с преподавателем она была не готова. каким бы горячим итальянцем он бы ни был. а тот только в душе хихикал и стал болтать на более приличные темы.
спустя пару минут бурного всплеска эмоций преподавателя, кати уже сама начала от него уставать. хотя, например, в работе, его экспрессия всегда только помогала. пусть он и бил по рукам, недовольный игрой своих учеников. но это того стоило. еще никто из учеников на него не жаловался. зато учит - говорили они.
взглянув на мужа, кати увидела непонимание и несильную его заинтересованность насущными проблемами. кати берет его за руку, несильно сжимая его пальцы, как бы подбадривая, чтобы тот тут совсем не уснул со скуки. он вмиг поворачивается к кати и спрашивает, хочет ли она домой, а та только кивает, не отрывая глаз от мистера патерлини. она все так же улыбалась, а затем, набравшись храбрости и сделав глубокий вдох, перебила преподавателя.
"мистер патерлини", -кати старалась улыбаться, пусть и тратила на эту улыбку последние силы. но итальянец все продолжал говорить. тогда кати вновь к нему обращается. и наконец он обращает на нее внимание, перестав имитировать игру на виолончели и говорить на гибриде английского и итальянского языков. "кирен совсем заскучал", - она тихо над ним смеется, пока уши кирена медленно, но верно наливались красным. "да и я как-то неважно себя чувствую. можно мы пойдем?" - улыбка на лице преподавателя становится все шире, и кати уже ждала от него какую-нибудь неуместную шуточку. но тот промолчал, только напоминая кати, что она должна прийти на следующей неделе за программой на следующий год. и кати тут же чувствует на себе непонимающий взгляд кирена, и ей сразу становится неудобно и стыдно. она вся зажимается, и чуть крепче сжимает руку мужа, поднимая на него извиняющийся взгляд.
преподаватель продолжает что-то говорить о будущей программе, и хочет услышать мнение кати, по поводу того, что бы она хотела играть в следующем семестре. все-таки, надо же было ему хоть приблизительно знать, что ей предложить. а то вкусы кати весьма специфичны, и ее немного не устраивали восторженные марши и прочие сильно громкие и резкие произведения. правда кати совсем его не слушала. она глубоко дышала, опустив глаза вниз, и крепко держала мужа за руку. еще чуть погодя, она непроизвольно к нему прижималась, и, подняв глаза на преподавателя, натянуто улыбнулась. только она открывает рот, как ноги вмиг перестают ее держать, а в глазах появляется темнота. кати было очень жарко и безумно сильно болело все тело. и вся эта боль исходила из района живота, так что кати вмиг за него схватилась. поначалу она слышала голоса, как ее звали, а потом и вовсе перестала что либо чувствовать. ей вроде как и было больно, она понимала, что ей должно быть больно, но она не контролировала свое тело, а вскоре так и вовсе потеряла контроль над своей головой.

кати просыпается от сильной боли. и эта боль была везде. она брала начало в самых глубинах ее мозга и медленно, ноюще распространялась по всему телу. терпеть ее не было никаких сил, но кати не понимала, что с ней случилось и хотела поскорее узнать. или же, если ей приснился этот самый экзамен - пойти и сдать его, чтобы не было никаких проблем. неприлично ведь валяться в постели сутки напролет.
она нехотя разлепляет глаза и пытается сфокусироваться на чем-то одном. правда вот глаза предательски не хотели ничего видеть, размывая общую картину. да еще от этого резкого дневного света еще сильнее болела голова. так что, тяжело выдохнув, кати вновь закрывает глаза и пытается успокоить свою боль простым лежанием и ничего не деланием. по прошествии нескольких минут, она вновь раскрывает глаза и снова оглядывается. только тогда кати осознает, что она в больнице. повернув голову, она видит в кресле мужа и по привычке к нему тянется. вроде как кирен спал, либо просто сидел, прикрыв глаза и закинув голову. он выглядел жутко измученным, круги под глазами, зажатая поза, неровное дыхание. все это явно не сопутствовало его хорошему настроению. а кати все еще боялась кирена в не самом приятном расположении духа. потому ей было важно стараться ему угодить, особенно после работы, когда он был в сто раз более уставшим, в тысячу раз более мнительным, и в миллион раз более неспокойным. и тут ей стало стыдно. ради нее он сейчас непонятно где, а не на работе или дома, лежит в неудобном кресле, где у него наверняка затекли все суставы. даже если он уже собирался домой - все равно он тут, даже не переоделся. и об этом свидетельствовало маленькое красное пятно, просвечивающее через ткань подвернутых рукавов рубашки. и все это ради кати. зачем?
поджав губы, она поворачивает голову к потолку и лежит, уставившись вверх, пытаясь самой понять, что же такого произошло. ведь она совсем не хотела тревожить мужа, пусть и все болело и требовало как минимум обезболивающего. но кати совсем ничего не помнит. она даже не помнит, когда они успели встретиться с киреном, какой сегодня день недели, месяц, число, год.
глодаемая совестью, она все же вновь поворачивается к кирену и тихо его зовет. любопытство пересилило неудобство и небольшой страх. кирен, будто совсем не спал, быстро открывает глаза и бросается к кати. он так никогда не делал, всегда просыпался как ленивая вареная сосиска. а тут такие открытия. так что от него кати находилась в некотором шоке пару секунд, после чего взяла его за руку, и мягко проводя большим пальцем по тыльной стороне его руки, с теплой улыбкой на него смотрела.
- что случилось? все так болит. почему мы в больнице? - она чуть приподнимается на локтях, не обращая внимания даже на то, что ее голова была готова рассыпаться на тысячи мелких рваных кусков, только от звуков ее собственного голоса. она хотела домой, тут ей совсем не нравилось, да и напрягать кирена и доставлять ему хоть какие-то неудобства она совсем не хотела. - не обязательно было меня сюда везти, это все пройдет. - кати слабо улыбается мужу, оглядывая палату, уже с серьезными намерениями встать. только вот мышцы пресса начали сильно болеть, что кати не смогла двинуть ногой, находясь в чуть приподнятом состоянии. да и рука кирена, покоившаяся на ее плече, не очень тонко намекала, что кати лучше сохранять горизонтальное положение. поняв, что так правильно, кати и не стала сопротивляться, она и сама понемногу начала понимать, и без наставлений кирена, что лучше ей немного полежать. она откидывается на спину, и поворачивается набок, лицом к мужу. даже так кати совсем не чувствовала ног, зато живот больше не болел так сильно и от этих неудобств можно было хоть немного отвлечься.
- ну же, не молчи. чего ты меня сюда приволок, все же хорошо было. - и еще сильнее кати волновало, как же это удалось сделать кирену так, что она совсем ничего не почувствовала. ведь он всегда все делал, гремя стоящими рядом предметами. ну а если брал кати на руки, то обязательно знакомил все ее конечности и голову с каждым углом, (будто без помощи кирена кати с ним никак не могла познакомиться). так что большой загадкой оставались для кати ее собственные перемещения. - у меня же экзамен, я не могу здесь находиться. надо срочно бежать в академию. который час?

кати улыбалась, смотря на кирена. ей почему-то доставляло дикое удовольствие смотреть, как он пытается тихо и спокойно с ней говорить, что вовсе было несвойственно буйной натуре кирена. ей льстило, что он таким образом заботится о ней, ее голове, которая трещала словно телевизор, неспособный поймать сигнал телесвязи. и кати надо бы за таким поведением кирена заподозрить что-то неладное, но она только наслаждалась этими минутами умиротворения, напрочь позабыв, какой же кирен на самом деле, и что отклонения от нормы, как правило, не сулят ничего хорошего.
- надо сказать мистеру патерлини, что я не приду, - тихо рассмеявшись, говорит кати. - а то он сейчас намучается с поиском, а я в академ ушла. нехорошо получится. - она рассматривала его лицо, и на секунду задумалась, что с киреном она ведь осталась по большей мере ради того, чтобы учиться. а тут такие повороты. сначала академ. а потом что? остальные шестеро детей, пожизненный статус кухарки и никакого дальнейшего образования? хотя чего греха таить, всем с самого начала было ясно, что ничего дельного у кати с этой учебой не выйдет, ровно как и не выйдет никакой дружбы с никаким теккереем.
стоило только кати немного отвлечься на свои мысли, как кирена уже и след простыл. как только он открыл дверь, она, конечно, попросила того остаться, не уходить. ведь они совсем скоро поедут домой и врачи никакие ей не нужны. но кирен ничего не стал слушать с до смешного важным видом вышел из палаты. кати немного не поняла такого жеста со стороны кирена, ей казалось, что он испугался, только непонятно чего, да и смотрел на нее с некоторым отвращением.
в палату заходит врач и говорит себе что-то под нос, а кати его совсем не понимает. вот сейчас ей действительно не хватало кирена, который мог бы донести до кати смысл слов врача. но муж тут и вовсе не появлялся, оставив кати на произвол судьбы. или врача. врач садится на стул, и что-то записывает себе в тетрадку. кати смирно и молча лежала, сложив руки под щекой и с детской наивностью смотрела на врача. тот, попросив ее повернуться на спину, положил руку ей на живот и сильно надавил, с искренней заинтересованностью спрашивая, больно ли ей. кати завопила как резаная, прося врача убрать руку. ну а тот, протянув свое 'угу' продолжил что-то писать. расспрашивая кати о характере боли.
"все нормально?" - спрашивает кати, останавливая руку врача в очередном порыве постучать ей по животу. тот вновь протягивает свое "угу" и вновь прощупывает живот кати чуть ли не вплоть до самого позвоночника. ей оставалось сейчас лишь смирно терпеть такие изуверства и пытаться не просить пригласить священника. закончив свои дела, врач спрашивает, хочет ли кати домой, и теперь уже она протягивает жалобное "угу" с надеждой на него смотря. тот тяжело вздыхает, и вновь что-то себе пишет, вызывая у кати очередной всплеск непонимания и мнительности. "тогда, с богом, только если вы обязуетесь несколько дней соблюдать постельный режим и принимать все препараты, что я сейчас пропишу" - кати кивает головой и получает себе целый список непонятно написанных слов. который она даже и не пыталась прочитать. "доктор грин, а можно мне что-нибудь от головы" - будто боясь, спрашивает кати, тяжело вздыхая. тот говорит, что там есть и от головы, и от живота, и от всего на свете. на этом моменте кати замолчала в тряпочку и слушала дальнейшие наставления врача.
высказавшись, он выходит, пожелав скорейшего выздоровления, и в палату, наконец, залетает кирен, снося все на своем пути. кати сразу ему улыбается и сообщает, что они могут пойти домой. она как бы между делом отдает ему рецепт на лекарства, и заинтересованно смотрит на его реакцию. а вот кирен сидел и до противного глупо улыбался. тут кати напряглась, нахмурилась, и с еще большей бдительностью стала за ним следить.
- кирен, ты почему так странно себя ведешь? ничего не хочешь мне рассказать? что случилось-то? - но он не хотел и ждал еще миллион вопросов от кати, пока, наконец, не сдался и не начал ее запугивать своими нежностями. она слабо улыбалась, вновь начиная гладить мужа по руке. кирен прятал от нее глаза, сидел в странной задумчивости, пока, наконец, не сообщил кати о сложившейся ситуации. мгновенно она замирает и, не отдавая себе отчет, крепко сжимает его руку. она не верила ему. кирен просто жестоко шутит. да, живот болел, но болел он с того самого момента, как кати перешагнула черту в 3 недели. так что это ее не особо смущало. ну а теперь она и не знала что думать. он продолжает говорить, пытаясь предотвратить надвигающуюся истерику кати, но его голос она слышала только лишь фоновым звуком. ее поглотило отчаяние, чувство собственной неполноценности. ей не хотелось ни плакать, ни кричать. она хотела только домой, лечь где-нибудь в углу со своим пингвином и банкой мороженого.
- повезло? - она усмехается, отворачиваясь от кирена. его слова совсем не звучали утешающе. да, кати, тебе повезло, что ты, мразь эдакая, потеряла моего ребенка. кати сейчас не хотела ни смотреть, ни слушать кирена. - это моя вина. прости за мою безответственность. - она хочет привстать, и садится на кровати, опираясь спиной о стену. да, было больно и кати села превозмогая себя. но больше бессмысленно лежать она не могла. тяжело вздохнув, теккерей смотрит на свои руки, перебирая пальцы. - послушай, ты не обязан оставаться со мной. и я все пойму. если ты захочешь здоровую женщину. даже обрадуюсь за тебя. это будет правильно. - кати говорила от всего сердца. она верила, что кирен заслуживает большего, чем кривую калеку рядом. а именно такой она себя и ощущала. и только она поднимает глаза на мужа, в палату входит медсестра с какими-то таблетками, заставляя кати все их выпить. и кати не противится. сейчас, приди хоть кто с топором, она наверняка бы с радостью тому предоставила себя для его интересных действий и даже бы не пыталась оказать сопротивление. она была совсем не против сейчас умереть, ведь такой бессмысленной как сейчас, кати себя никогда не ощущала.

сидеть - больно. пожалуй, это все, что нового случилось с кати за последнее время. все суставы продолжали ныть, живот продолжало неустанно колоть. а вот сидеть стало по-настоящему мучительно. но кати со стойкостью и глупым мужеством взвалила себе на плечи эту ношу. но в общем-то, кати не было дела до какой-то боли. ее на части разрывало чувство собственной неполноценности. она не могла и не хотела принимать тот факт - что не является человеком ни достаточно здоровым, ни достаточно удачливым, чтобы выносить и родить ребенка. казалось бы - простая задача. миллиарды женщин это делали. и еще миллиарды сделают. но нет, именно кати должна была оказаться бракованной. будто бы в жизни ее ждало мало других разочарований. хотя, одним больше, одним меньше. какая разница.
кати не могла смотреть на кирена. не могла даже плакать. хотя, наверное, ей бы сейчас это помогло. она не могла  кричать и биться в истерике. после того, как кирен на нее прикрикнул, кати почувствовала, будто что-то оборвалось. она смирно опустила голову и боялась даже пикнуть. он очень редко повышал на кати голос. тем более в такой манере. потому сейчас ее это как-то по-особенному задело. она попросту не знала что делать в такой ситуации. она только подняла на него пугливый взгляд, и тут же поспешила перевести глаза на медсестру.
ходить тоже больно.
это кати поняла, когда кирен сказал, что такси ждет внизу. она чувствовала, как сводит живот, тупой, ноющей болью отдаваясь ниже. но все с таким же глупым, только теперь еще и бессмысленным мужеством она отказалась от любой помощи. сама встала, сама пошла, сама села в машину. ей совсем не хотелось разговаривать, видеть каких-либо людей. и даже таксист всю поездку смирно молчал, хотя по нему было видно, что его разрывает желание рассказать что-то философское и заставить всех задуматься над тем, что за всеми следит какое-нибудь тайное закрытое общество типа масонов и пытается поработить свободных граждан этой замечательной страны.
она прислонилась головой к стеклу и долго смотрела в одну точку, полностью поглощенная своими мыслями. она чувствовала на себе его тяжелый взгляд, и ей было некомфортно от этого, даже больно. он осторожно касается ее пальцев, а кати, стараясь не обращать внимания, продолжала упрямо смотреть перед собой. ей было очень стыдно смотреть сейчас на кирена. а тем более ему в глаза. пусть где-то в глубине души она хотела и нуждалась в этом. ей бы, наверное помог открытый разговор с мужем, как помогла бы и простая попытка выговориться. но ей казалось, будто кирен теперь ее презирает, брезгует ей, будто смотрит с отвращением, и больше никогда к ней не прикоснется. просто кати сейчас чувствовала это по отношению к себе, и не хотела принимать любые другие точки зрения. даже если те и были.
она делает глубокий вдох, несильно сжимая пальцы вокруг его ладони и прикрывает глаза.
она так и не смогла выдавить из себя ни слезинки.
а хоть для приличия надо было бы и постараться.
они подъезжают к дому, и пока кирен расплачивался с водителем и пытался аккуратно вытащить виолончель, кати поднялась со своего места, и с не самым умным видом уставилась на дом.
а ведь ничего не изменилось.
трава все такая же зеленая. закат все такой же красивый. бабушка-соседка все так же смотрит на нее как на девушку не самых устойчивых принципов. птички щебечут. а дети так и носятся по внутреннему дворику.
она сразу отводит глаза и идет в дом, пытаясь параллельно вспомнить, куда дела ключи. но они были в чехле от виолончели. чехол у кирена. пришлось ждать.
а пока кати хотела подняться к двери. она забирается на первую ступеньку и осознает как ей больно. очередной шаг вверх, и кати уже поднимается стиснув зубы и крепко жмурясь. она просто хотела поскорее оказаться дома, смыть с себя грязь этого дня и просто лечь в своей постели и забыть все как страшный сон. возможно, то и был страшный сон, и кати следовало просто проснуться?
она поднимается к самой двери подъезда, и как раз кто-то выходит. улыбается кати, здоровается с ней. но теккерей не замечая ничего вокруг просто говорит "добрый вечер" и, даже не взглянув на соседей, продолжит в подъезд, где ее ждали еще несколько пролетов ступеней. но так и не дойдя до второго этажа, кати садится на холодный камень, и, почти что обнимаясь с перилами начинает тихо реветь от сильной боли, что сейчас пульсировала в животе. она уже чувствовала какую-то ненормальную пустоту, и от этой пустоты хотелось выть. правда до такого кати все равно не дошла. тихо хлюпая носом она будто ждала чуда. жаль только, что чудес не бывает.

кати никогда не любила быть слабой, она всегда злилась, на себя, или же на всех вокруг. но она очень редко позволяла себе тихо сидеть в углу и плакать. слезами ведь делу не поможешь. другое дело книжки. над книжками нестыдно и слезы лить, и возмущаться, какие же герои глупые и беспомощные. а сейчас глупой и беспомощной оказалась она. и ей было больно и обидно. она слабая. и уже даже не морально, а физически. хотя где-то глубоко она всей своей прагматичностью понимала, что это даже хорошо. ребенок как минимум не родится с отклонениями. и это уже хорошо. да и кати с киреном, на самом деле, не готовы еще к детям. но все равно обидно, обидно от этой ноющей пустоты, от бесполезности.
она слышит его обеспокоенный голос и еще сильнее прячется в коленках, будто бы кирен ее тут действительно не заметит, будто бы это тяжелое черное платье спасет ее от его осуждающих взглядов. кирен ненавидел слабость. и, в отличие от кати, которая просто злилась, кирен выходил из себя. он с силой стискивал зубы, напрягался всем телом, и его глаза становились просто безумными. а кати в этом безумстве его боялась. вот она и пряталась, стараясь перебороть себя, а потом уже пытаться смотреть в глаза собственному мужу.
тяжелые шаги сильно били по ушам и с каждым кати будто сильнее пряталась, вжималась в перила, закрывала ладонями уши. она боялась и сама не понимала чего. она плакала и задыхалась в своем страхе. и вновь он называет ее по имени. тихим, мягким голосом. но она все равно была в ужасе. он обхватывает ледяными руками ее лицо и призывает к спокойствию. но до спокойствия кати еще очень далеко. он просит смотреть ему в глаза, но кати все равно слишком боится. она хочет посмотреть и увидеть там то же, что и всегда. но в последний раз, когда кати смотрела на кирена, он всем своим видом показывал лишь разочарование. так гнева ли боялась кати?
он просит его обнять и она кидается ему на шею. как давно она хотела это сделать. и уже не надо прятать глаз, не надо бояться его осуждения и разочарования. она спряталась за ним. от него же самого. да и от самой себя. его крепкие руки уже в который раз заставляют кати успокоиться и тяжело, глубоко выдохнуть. она с ним никогда ничего не боялась. а когда он так чувственно и крепко ее обнимал, так и вовсе кати была самым счастливым человеком на земле. с ним она была спокойна. она ему верила, она верила в него. жаль, только, кирену частенько приходится ей это напоминать. ей не хватало его присутствия, слишком долго его не было.
она не хотела дальше делать то, что он велит. во-первых, на его плечах все еще была тяжелая виолончель, а кати не самое легкое существо, так что у кирена появлялось много новых забот. а во-вторых попросту было стыдно так нагло его использовать. но нежелание от него отлипать все равно побеждает, и кати, аккуратно целуя его в шею пролепетала тихое "спасибо".

молча он расстегивал платье на спине кати, а она с закрытыми глазами тихо слушала его дыхание. он говорит о наказе врача, а кати только раздраженно выдыхает. он прикасается ладонью к ее спине, и от неожиданности она вздрагивает. а затем просто опускает голову, делая глубокий вдох.
- я хочу в душ. - тихо просит она, игнорируя все его предложения еды и воды. - ты все равно не умеешь готовить - она тихо и совсем без злости усмехается, поворачиваясь к нему. она пытается взглянуть на него, но смелости так и не хватает перевести глаза хотя-бы чуть выше подбородка. снова истерика набрасывается на нее, и она, совсем не желая вновь реветь, опять обнимает кирена. кати вновь целует его в шею, повторяя уже не "спасибо", а "прости". украдкой кати целует его в губы, на секунду лишь задержавшись, и вновь опускает голову вниз, оглядывая свои коленки.
- поставь пока чайник, я как выйду - что-нибудь приготовлю. - выдавив из себя извиняющуюся улыбку, кати хватает пижаму и быстрым шагом идет в ванную, придерживая расстегнутое платье. меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы кирен видел какие-то следы на ее теле, если они там конечно были.
она очень долго простояла перед зеркалом, с рукой чуть ниже пупка. и понимала, что кроме боли ничего не чувствует. но она будто не верила, будто кровь ничего не подтверждала. она даже себе в глаза смотреть побоялась. что говорить о человеке, перед которым кати виновата в первую очередь. и ей так хотелось смыть эту вину.
вытерев волосы,  она начала одеваться, и уже было собралась выходить. но снова поворачивается к зеркалу, протирает стекло рукой и смотрит на себя. а вроде и не такая ущербная. она широко улыбается сама себе, но эту улыбку будто пытаются сместить подходящие слезы. она глубоко вдыхает и выдыхает. снова пытается улыбнуться и смотрит себе в глаза. "все хорошо." - повторяет себе кати. "никто же не умер" - думает она. "это просто набор клеток" - но все же кати чувствовала, будто что-то у нее внутри надорвалось, что что-то важное оторвали от самого сердца. и с этим ей еще предстояло смириться. а сейчас бы просто заполнить эту пустоту. и уже не важно чем. лишь бы поскорее.

- кирюш, дорогой, что тебе приготовить? - бодро спрашивает она, на ходу завязывая легкий халат. она только входит в кухню, как видит на столе чашку чая, и даже не спрашивая, чье это, присваивает это себе. она старалась улыбаться, хотя все так же не смотрела ему в глаза. уж через себя переступить она точно не могла. она осторожно садится на стул, боясь напрячь мышцы живота, и глубоко выдыхает, когда ей это удалось. - знаешь, надо бы попробовать что-то восточное. кстати, а ты привез вкусняшки? - и кати с улыбкой утопает в чашке. а затем, азартно опустив ее на стол, хитренько улыбается. - а еще, я бы чего-нибудь выпила.

она бы сейчас наверное только еще сильнее бы расстроилась, если бы кирен сообщил, что никаких конфет не будет. и поводов тому были тысячи. например, он мог подумать, что раз кати беременна, то ей нельзя есть такую специфичную еду невесть где приготовленную. с другой стороны, он мог решить, что сейчас, после веселых событий последних часов, ей совсем не полагается сладкое. а только стыд, укоры и презрительные взгляды со стороны окружающих. слабая, глупая девочка захотела сладного. слабым, глупым девочкам сладкое не полагается. разве что корки от черного хлеба и немного воды. и было бы забавно, если сейчас кирен назло стал бы есть эти самые конфеты перед ней. да и сладкое - одна из тех вещей, которые кати сейчас действительно можно и нужно есть. а у нее, в свою очередь, были позывы лишь к самобичеванию и угнетению самой себя. потому кати внезапно захотелось всего того, что есть ей не положено было не только во время беременности. а особенно сейчас.

и первым в этом списке был алкоголь.
только она озвучивает свое желание, так кирен крепко хватает ее за плечо, показывая, что это не самая лучшая идея. а потом еще и подтверждает это словами. но кати все равно. ей плевать на предписания врачей, плевать на лекарства, плевать на всех вокруг. сейчас ей хочется только замкнуться на самой себе и деградировать как личности. да и физически тоже.
- да к черту эти лекарства. хуже уже не будет. - она чувствует в его взгляде укор, и ее съеживает буквально от самой мысли, что кирен сейчас не захочет идти у нее на поводу. но сдаваться сейчас кати совсем не хочет. кирен садится рядом и начинает пить чай, снова ставя перед кати условия, которые ей совсем не нравились. - тогда ты нальешь мне столько, сколько захочу я. - от раздражения ее тон звучал даже слишком резко. с каких это пор кирен стал таким правильным? его совсем не останавливало упиваться в абсолютную свинью ровно в полдень. никто не запрещал ему пить сутки напролет, если он чувствовал, что ему это надо. кати он даже иногда нравился, когда выпивал. а как только дело дошло до нее: так сразу перед сном. - я, кстати читала про коктейль. правда его пьют на новый год. но у нас же тоже праздник. ты, наконец, вернулся. - она прехватывает его за подбородок и коротко, с азартом целует. - нам понадобится шампанское. и водка. а лучше абсент. он же вкусный? - и кати совсем забывает, что здесь этот напиток запрещен. а потом эти американцы, заламывая руки, с пеной у рта доказывают, какие в европе все ханжи.

второй в этом списке была вредная еда.
- а еще я хочу суши. или, может, пиццу? - по злой еде кати особенно скучала. если с первым и третьим пунктами данного списка у кати проблем не возникало, то вот второй ее преследовал везде. ей даже пришлось отказаться от кофе, а она уже подозревала у себя зависимость от кофеина. - а лучше острую курочку во фритюре. - она задумалась на секунду, пытаясь унять в себе желание залить слюнями все вокруг. - с сырным соусом. и сырные палочки. - она прикрывает глаза, вспоминая вкус этой нежной, сочной курицы. конечно, кати редко такое ела, она совсем не хотела, чтобы ее сердце заплыло жиром. но раз в полгода можно себе позволить. а вот с острой едой у нее и вовсе были почти интимные отношения. если она ела роллы - то она скорее ела васаби с роллами. если она ела пиццу, то откуда не возьмись у нее брался пакетик красного перца. а если она ела курицу, то ее панировка в основном из этого красного перца и состояла. поначалу кирен жаловался. но потом привык.

на последнем месте, но не по важности, стоял секс.
и вот тут уже можно долго рассуждать, скучала ли кати по кирену, или же она просто пустилась во все тяжкие. врач ей сказал "пока не стоит". боль во всем организме как бы намекала, что стоит слушать врача. а головой кати хотела этого больше, чем всего остального. она игриво водила пальцами ноги по его ступне, стараясь аккуратно пробраться под штанину. она щекотно прикасалась к его щиколотке, и томно задумывалась о вредной еде издавая понятные звуки, когда эту самую еду представляла. она хотела чтобы кирен забрал всю эту боль и показал ей, что она не стала после всего этого для него грязной. будто бы он мог. кати так хотела, чтобы эта боль сменилась чувствами, которые всегда дарил ей кирен. она просто хотела почувствовать его рядом.
она схватила его за ладонь и сплела с ним пальцы. но так и не посмотрела ему в глаза. она смотрела только на руки, неуверенно закусывая нижнюю губу. и кати переводит руки вниз, будто сильно заинтересованная ими. она медленно гладит большим пальцем по тыльной стороне его ладони. а затем и вовсе кладет его руку на свое колено, ведя чуть выше под халат и ночную рубашку.
- давай отметим твое возвращение как нормальные люди. - тихо говорит она, поднимая взгляд к его губам. а затем аккуратно целует, будто бы кирен мог ей отказать. - я так скучала.

она тянулась к нему, хотела быть с ним и пыталась все для этого сделать. ее всегда дико заводили его крепкие руки и немного грубые прикосновения. хотя сейчас кати чувствовала к этому больше отвращения и хотела всего этого только для самоутверждения. но даже это не умаляло желаний кати. она верила, что и кирен ее захочет, и боль пройдет, а отвращение пропадет раз и навсегда. и кати, немного проведя его руку вверх по колену, оставила все на совести мужа, изредка целуя того в губы. она надеялась, что кирен все поймет, что он захочет ее утешить и наплюет на все слова врача. но рука теккерея свернула не туда, и кати только разочарованно выдохнула. правда, ее надежды еще не были разбиты вдребезги. она прикрыла глаза и прикусила нижнюю губу, лбом прислоняясь к плечу кирена. кати боялась произнести что-то лишнее, только бы не спугнуть. все было таким хрупким, и рушить это у кати совсем не было желания.
но кирен сам все прекрасно разрушает. он убирает от нее руки, напоминает, что она слабая, плаксивая и бесполезная. открыто заявляет, что ему совсем не хочется не нужно заниматься с ней любовью. она откидывается на спинку стула, прикрывая рукой глаза и стараясь не заплакать. нет, слезы определенно не шли. было лишь отвращение к самой себе: какой же жалкой была кати стараясь приблизиться к человеку, которому не нужна, как мерзко ей было от самой себя. и кирен, видимо это чувствовал. а кати поняла, что в его глазах она больше не добрая, светлая девочка с открытой улыбкой и добрыми глазами. для него она стала просто вещью, не нужной, глаз не радующей. поношенная, больная, грязная.
да, ей было больно. живот предательски ныл, мешая ей даже спокойно дышать. но все равно больнее ей было не видеть никакого внимания со стороны кирена.
- вот оно как. устал? - кати тихо проговаривает этот вопрос, так и не отрывая ладонь от глаз. ее голос дрожал, но кати не плакала. и выждав пару секунд, сделав глубокий вдох, кати убирает руку от лица и смотрит кирену прямо в глаза. она отрицательно качает головой, будто боясь ему верить. - да пошел ты. - кати резко убирает от себя его руки, с отвращением на него смотря. какой же он мелочный и противный. всех готов слушать, лишь бы кати было неприятно. будь то врач, или соседка напротив. и кати вспоминала каждый раз, когда он нагло к ней лез, а у нее что-то болело. говорил, что благодаря ему все быстро пройдет. разумеется, "быстро" не получалось, но уходил он довольный. - значит, приходить и нагло засовывать свой член мне в рот ты всегда готов, пить как чертова скотина ты тоже всегда готов. ныть, что тебе нужны чертовы дети, тебе тоже несложно. а как только чего-то захочу я - извини я устал? - она я врости положила руку на стол и слегка приподнялась, смотря кирену ровно в глаза. она не кричала. наоборот, скорее шипела сквозь зубы. она просто выжигала его глазами, пока кирен оставался совершенно спокоен. и это ее бесило еще больше.
он спокойно выходит из комнаты, неся чай в руках, и думая, что кати к нему вернется после всего этого. будто бы в ней настолько не было самоуважения, что она была готова бегать за человеком, который только что открытым текстом сказал, что она ему не нужна. она спокойно подходит к шкафу с алкоголем, достает какую-то гадость и начинает залпом пить, уже чувствуя, как прожигающая боль спускается вниз по ее гортани к желудку. и теперь из жгучей боли можно было провести большую сплошную линию вдоль кати.
- не ты, так кто-нибудь другой. - громко говорит кати, подходя к входной двери. она крепко сжимала в руках коробку сладкого, будто собиралась сбежать, чтобы скрытно есть конфеты. на деле ее план был куда хуже. кирен знал, что кати постоянно жужжит, будто сосед снизу просто красавчик. кирен знал, что этот человек пытался взять у кати номер, не зная, что она не просто новая соседка, а жена странного парня сверху. кати сейчас просто ненавидела кирена. ненавидела, что он относился к ней как к вещи. кати хотела мести. раз кирен относится к ней как к грязи на ботинках, то она и будет для него грязью.
будто сомневаясь, кати нажимает на звонок, а затем громко стучит в дверь. к ее счастью, открыли почти сразу же. она глупо улыбалась, хотя отчаяние и слезы было видно и за этой коробкой. кати впускают внутрь, и за ней тяжело закрывается дверь. коробка перешла в руки хозяину, кати будто от сердца отрывала эти сладости. она садится на диван, и ей заботливо приносят стакан воды. кати неуверенно улыбается, пока рука поглаживает ее по плечу. и кати вновь не выдерживает и бросается в слезы. а вместе с тем обнимает человека, так любезно ее приютившего. кати, сквозь сбитое дыхание и слезы пытается говорить, но ее лишь нежно гладят по голове, приговаривая "шшш". и буквально через пару минут она без сил засыпает на груди этого человека. руки продолжают ее обнимать и гладить, и в квартире раздается лишь тихий голос ее хозяина: "маленькая ты еще так горько плакать, кэти". и старушка целует ее в макушку, так и не отпуская уже спящую кати из своих рук.